понедельник, 12 марта 2012 г.

Маркиз де Сад - Диалог (1782)


СВЯЩЕННИК - В сей последний час, когда с глаз заблудшего человека спадает пелена, и он видит жестокое изображение своих ошибок и недостатков - скажи, сын мой, раскаиваешься ли ты во множестве грехов, в кои ты был повергнут страстями и человеческой слабостью?
УМИРАЮЩИЙ - Да, друг мой, раскаиваюсь.
СВЯЩЕННИК - В таком случае, предайся мукам покаяния, во время того краткого срока, что еще отпущен тебе прежде чем ты узришь Небеса и получи отпущение грехов твоих, запомни – ты можешь обрести его только через Святое Причастие.
УМИРАЮЩИЙ - Я понимаю вас не больше, чем вы понимаете меня.
СВЯЩЕННИК - Как это?
УМИРАЮЩИЙ - Я сказал вам, что раскаиваюсь.
СВЯЩЕННИК – Я слышал, как ты это говорил.
УМИРАЮЩИЙ - Да, но не пытаясь понять.
СВЯЩЕННИК – Объясни.
УМИРАЮЩИЙ - Терпение. Я раскрою перед вами исток. Я сотворен Природой, сотворен с очень жестокими склонностями, с необузданными страстями и оказался на этой Земле с единственной целью - потворствовать им и удовлетворять их; и эти аспекты моей сущности, являющиеся сколь ничтожными, столь и неизбежными, непосредственно базируются на фундаментальных законах Природы или, если вам угодно, являются ничтожными, но неотъемлемыми производными, следующими из ее понятий в отношении меня, все в соответствии с ее законами, я раскаиваюсь лишь в том, что не признавал ее всемогущества в полной мере, как было должно, я сожалею только, что слишком скудно использовал дары (преступления - в вашем понимании и абсолютно нормальные действия - в моем) коими она наградила меня для служения ей; иногда я сопротивлялся ей, в чем теперь раскаиваюсь. Введенный в заблуждение вашими абсурдными доктринами, вооруженный ими, я бросал бессмысленный вызов желаниям, привитым мне намного более сокровенным вдохновением, и в этом я раскаиваюсь, я срывал лишь случайно подвернувшийся цветок, в то время, как мог бы насладиться обильным урожаем плодов - вот причины моих сожалений, сделайте мне одолжение, позвольте не называть другие.
СВЯЩЕННИК – Гляди-ка! Куда твои ложные доводы заведут тебя, к какому пути ты придешь со своей софистикой! Ты приписываешь Творцу, все свои грехи, включая те низменные наклонности, которые сбивают тебя с пути истинного, ах! И не замечаешь, что они являются лишь продуктом испорченной природы, коей ты приписываешь всемогущество?
УМИРАЮЩИЙ – Дружище, мне кажется, что ваша философия столь же ложна, сколь и ваши мысли. Скорее читайте свою молитву или же позвольте мне умереть спокойно. Что вы подразумеваете под Творцом и под испорченной природой?
СВЯЩЕННИК - Творец - властитель вселенной, основание всего, Он есть тот, кто вызвал все, создал все, и тот, который обеспечивает это все Своим всемогуществом.
УМИРАЮЩИЙ - Действительно, значительная фигура. А Теперь скажите мне, почему столь замечательный Господин, коего вы описали, создал такую испорченную природу?
СВЯЩЕННИК - При всем человеческом тщеславии, Господь оставляет людям выбор; какие качества можно обрести в наслаждениях, неужели на Земле мало возможностей для того, чтоб творить добро и противиться злу?
УМИРАЮЩИЙ – Стало быть, ваш бог испортил свою работу преднамеренно, чтобы потом соблазнять или проверять созданное им, значит, он не знал, не предвидел заранее - каков будет результат?
СВЯЩЕННИК - Несомненно, он знал это, но, тем не менее, желал оставить выбор за человеком.
УМИРАЮЩИЙ - И почему же, зная обо всем с самого начала, будучи столь всемогущественным, как вы мне говорите, он не смог заставить свое создание делать правильный выбор?
СВЯЩЕННИК - Никому не дано постигнуть обширные планы Бога относительно человека, кто же сможет изобразить универсальную схему вселенной?
УМИРАЮЩИЙ - Любой, кто упрощает вопросы, друг мой, любой, и, прежде всего, тот, кто избегает преумножения вопросов, чтобы не спутать конечный результат. Какая надобность во второстепенном, когда вы не способны разобраться в первичном; если сама Природа содержит в себе все, что вы приписываете вашему богу, то почему вы ищите кого-то, кто был бы ее повелителем? Причина и объяснение того, что вы не понимаете, является, возможно, наипростейшей вещью в мире. Совершенствуйтесь в материальном - и вы лучше поймете Природу, постигните первоисточник, изгоните ваши предубеждения - и у вас не будет никакой потребности в боге.
СВЯЩЕННИК - Несчастный человек! Я мог бы разгромить тебя не хуже, чем армии социниан, мне нужно сразиться с тобой. Но для меня стало ясно, что ты - атеист, и твое сердце закрыто для подлинных и неисчислимых доказательств существования Творца, которые он являет нам каждый день - больше мне не о чем с тобой говорить. Слепцу не вернешь зрения.
УМИРАЮЩИЙ - Спокойней, друг мой, между двумя понятиями есть разница: тот, кто сам завязывает себе глаза, наверняка, видит меньше чем тот, кто отводит слепоту от своих глаз. Вы сочиняете, нагромождаете, мечтаете, увеличиваете и усложняете - я просеиваю и упрощаю. Вы копите ошибки, налепляете их одну на другую - я сражаюсь с ними всеми. Кто из нас слеп?
СВЯЩЕННИК – Так, значит, ты вообще не веришь в Бога?
УМИРАЮЩИЙ - Нет. И по одной очень простой причине: совершенно невозможно верить в то, чего никто не понимает. Между пониманием и верой должна существовать непосредственная связь; понимание - вот оплот веры, там, где прекращается понимание - умирает и вера, и те, кто, несмотря на это, продолжают говорить, что верят - лгут. Вы - проповедник, я игнорирую веру в бога, которую вы пытаетесь мне навязать, и вы потерпите фиаско, поскольку не можете продемонстрировать мне господа, потому что не в ваших силах приблизить меня к нему, следовательно, вы не понимаете его, а посему не можете привести мне ни одного разумного довода; итог в том, что все, выходящее за рамки понимания является либо иллюзией, либо просто бесполезно, и, поскольку ваш бог хочет быть и тем и другим в первой инстанции, я должен быть безумцем и глупцом, чтобы верить в него. Друг мой, докажите мне, что материя инертна, и тогда я уступлю вашему богу, докажите, что Природа не самодостаточна - тогда я воображу себе, что ею управляет внешняя сила, а до тех пор ничего не ждите от меня, я поклоняюсь лишь доказательствам, а доказательства получаю только через свои ощущения: моя вера не простилается дальше их пределов, и без них она исчезает. Я верю в солнце, потому что вижу его, я считаю его центром всей огнедышащей Природы, его постоянное движение забавит меня, но не поражает. Основание всего - это лишь механическая операция, возможно, столь же простая, как работа электричества, которую мы пока не способны понять. Продолжать дальше? Когда все про вашего бога будет доказано мне - чем я буду вознагражден? Необходимо ли будет по-прежнему делать усилие, по крайней мере, столь же большое, как раньше, чтобы понять причину, по которой трудится ремесленник? Вы вовсе не оказываете мне услуги, проповедуя вашу химеру, вы смутили мой разум, но не просветили его, вместо благодарности, я испытываю негодование. Ваш бог является машиной, которую вы изготовили в угоду страстям, коими вы же и манипулируете, но однажды вы натолкнетесь на мину, которую я обезвредил на своем пути и чувствую от этого удовлетворение; ныне, когда душа моя требует покоя и философских размышлений, вы тревожите меня своими загадками, но ни в чем не убеждаете, теперь душа моя и я сам прибываем в согласии, поскольку так распорядилась Природа и потому, что в ней есть равная потребность как в недостатках, так и в достоинствах; всякий раз, когда ей требовалось направить меня по пути зла, она так и делала, когда ей нужны были мои добрые поступки, она пробуждала во мне желание совершать их, и я делал все точно в соответствии с ее предписаниями. Достаточно лишь взглянуть на нее, чтобы узреть причины непостоянного человеческого поведения, и в ее законах не придется искать никаких иных причин, кроме ее собственных потребностей.
СВЯЩЕННИК - Таким образом, все, что существует в мире - необходимо.
УМИРАЮЩИЙ - Именно так.
СВЯЩЕННИК - Но если все необходимо, значит, целое управляется.
УМИРАЮЩИЙ - Я не стану отрицать этого.
СВЯЩЕННИК - И что же может регулировать целое, поддерживать сохранность - разве это не должна быть всесильная и всезнающая рука?
УМИРАЮЩИЙ - Согласитесь, что не нужно, чтобы порох загорался, когда вы подносите к нему искру?
СВЯЩЕННИК - Да.
УМИРАЮЩИЙ - И вы находите в этом присутствие мудрости?
СВЯЩЕННИК - Ни капли.
УМИРАЮЩИЙ - В таком случае, возможно, что свойства вещей проистекают без повеления высшего разума, и, следовательно, все происходит от первопричины, без какой-либо цели и мудрости.
СВЯЩЕННИК - К чему ты клонишь?
УМИРАЮЩИЙ - Я пытаюсь доказать вам, что мир и все его содержание могут быть тем, чем являются изначально, без какого-то замысла и разумных обоснований, и что у природных явлений должно быть природное происхождение: природные причины полностью объясняют все, нет потребности изобретать неестественные вещи, такие, как ваш бог, который, как я говорил ранее, нуждается в объяснении, и который, в то же время, сам не объясняет ничего, и, будучи лишь только основанием всего, ваш бог является лишним, он совершенно бесполезен; он бесполезен, поскольку живет только в воображении, как несуществующая пустая основа; таким образом, чтобы заключить, что ваш бог - выдумка, мне не нужно никаких иных доводов, кроме тех, которые убеждают меня в его бесполезности.
СВЯЩЕННИК -В таком случае, у меня нет необходимости разглагольствовать с тобой о религии.
УМИРАЮЩИЙ - Правда, но почему бы и нет? Ничто так не забавляет меня так, как степень людского фанатизма и глупости, хотя иногда потрясающий спектакль безумия, который мы наблюдаем, может быть и ужасен, но он неизменно интересен. Ответьте мне честно, отложив в сторону личные воззрения: Я достаточно слаб, чтобы пасть жертвой ваших глупых теорий о невероятном существовании, которые и поддерживают религию; в какой форме вы бы посоветовали мне поклоняться ему? Вы бы сделали так, чтобы я принял грезы Конфуция скорее, чем абсурд Брахмы, должен ли я встать на колени перед великой змеей, которой молятся негры, призвать перуанское солнце или Моисея - властителя толпы, который сплотил секту Мохамеда, какая из христианских ересей будет наилучшей с вашей точки зрения? Будьте внимательны, отвечая.
СВЯЩЕННИК - Разве можно в этом сомневаться?
УМИРАЮЩИЙ - Значит основание всего к тому же еще и эгоистично.
СВЯЩЕННИК - Нет, сын мой, в основании всего так много любви для тебя и для меня. Я дарую тебе мой символ веры.
УМИРАЮЩИЙ - Я удивляюсь, насколько каждый из нас должен не любить себя, чтобы соизволить слушать подобную ерунду.
СВЯЩЕННИК - Но кто может сомневаться относительно чудес, вызванных нашим Божественным Избавителем?
УМИРАЮЩИЙ - Тот, кто не видит в нем самого вульгарного из всех трюкачей, тот, кто может найти в нем что-то, кроме наиболее ловкого из всех обманщиков.
СВЯЩЕННИК - O Господи, услышь его и обрушь громы гнева!
УМИРАЮЩИЙ - Нет, друг мой, все тихо и мирно вокруг нас, потому что ваш бог, будь то от бессилия или по иной причине, или от того, что вам будет угодно (я на мгновение буду снисходителен к вам, если вам угодно, чтобы вникнуть в ваше положение) потому, что этот бог, как я сказал, существуй он взаправду, во что вы тупо верите, не мог бы избрать менее смехотворные средства, чем ваш Иисус, чтобы убедить нас.
СВЯЩЕННИК - Что! Пророчества, чудеса, мученики - не слишком ли много доказательств?
УМИРАЮШИЙ - Я стараюсь соблюдать правила логики, как вы можете приводить мне в качестве доказательств то, что само не доказано? Прежде, чем пророчество станет доказательством, я сначала должен быть полностью уверен, что оно когда-то было произнесено; пророчества претендует на принадлежность к истории, но для меня они могут рассматриваться не более, чем исторические факты, где три из четырех чрезвычайно сомнительны; если к этому добавить большую вероятность того, что они были донесены до нас не очень объективными историками, которые записывали то, что они хотели, чтоб мы прочли - я вправе быть скептиком. И, кроме того, кто поручится, что эти пророчества не появились уже после событий в них описанных, что это - не политическая стратегия, как в тех случаях, когда предсказывается счастливая жизнь народа только при властвовании короля, равно как мороз в зимнее время? Что касается ваших чудес, я достаточно подготовлен, чтобы не поддаться на этот мусор. Все мошенники делали их, все дураки верили в них; прежде, чем я ни буду убежден в достоверности чуда, я буду уверен, что случай, именуемый вами чудом, абсолютно противоречит законам Природы, а все чудесное происходит за ее гранью; и кто столь глубоко изучил Природу, что может точно указать то место, где она нарушается? Для того, чтобы совершилось чудо, нужно лишь две вещи - шарлатан и парочка простаков; кстати, есть еще источник ваших чудес: все новые адепты религиозных сект завлекают кого-то и приводят в качестве доводов все экстраординарное, что только в состоянии отыскать, чтобы им поверили. Подвиги Вашего Иисуса не превосходят подвигов Апполона, и все же никто не собирается объявлять его теперь богом; перейдем к вашим мученикам, они, конечно, являются самым слабым из ваших аргументов. Чтобы получить мученика, нужно просто иметь энтузиазм с одной стороны и сопротивление - с другой, и пока противостояние будет продолжаться - будут появляться новые и новые мученики, я никогда не признаю, что один лучше, чем другой, а скорее склоняюсь считать жалкими их всех. Ах, друг мой! Вы бы считали правдой присутствие бога, которого вы проповедуете, без чуда, мученика и пророчества, на которых основывается его власть? Если, как вы говорите, человеческое сердце - дело его рук, то почему бы ему не вложить в него свод своих законов? Тогда божий закон был бы справедливым для всего человечества, потому что исходил бы только от бога, тогда бы он был спрятан глубоко и был бы одинаков для всех людей; до скончания мира все люди, имеющие такой изысканный и чувственный орган походили бы друг на друга и испытывали бы уважение к богу, который даровал им это; все бы обожали и обслуживали его одинаково, и были бы не способны игнорировать бога из-за препятствующего внутреннего импульса поклоняться ему. Но вместо этого, что я созерцаю повсюду в мире? На свете столько же богов, сколько стран; столько же различных культов - сколько различных умов и различных фантазий; и этот рой мнений, среди которого физически невозможно разобраться, скажите, это - просто божий промысел? Тьфу на вас, святой отец, вы оскорбляете вашего бога, когда представляете его мне таким образом; довольно, позвольте мне отрицать его полностью, поскольку, если он существует, то я оскорбляю его гораздо меньше моим скептицизмом, чем вы через ваши богохульства. Обратитесь к вашим чувствам, святой отец, ваш Иисус не лучше чем Мохамед, Мохамед не лучше, чем Моисей, и все трое вместе не лучше, чем Конфуций, в общем, все те, кто высказывали какие-то мудрые мысли в то время, как другие бредили, бездельничая, и, тем не менее, такие люди - все мошенники: философы высмеивали их, толпа им верила, правосудие должно их остановить.
СВЯЩЕННИК - Увы, правосудие соприкоснулось только с одним из четырех и слишком жестоко.
УМИРАЮЩИЙ - Если он один получил то, чего заслужил, то он заслуживал этого больше всех: мятежный, буйный клеветник, нечестный, распутник, неуклюжий клоун и очень вредный; он обладал искусством вызывать благоговение толпы; и в этом исток его наказания в государстве, где состояние дел было таким же, как в Иерусалиме. Они были действительно очень умны, что избавились от него, и это, пожалуй, единственный случай, в котором мои чрезвычайно снисходительные и терпимые принципы способны узреть строгость Фимиды. Я оправдываю любой проступок, когда под угрозу ставится жизнь правителей, короли и министры – единственные, кого я уважаю, и как бы он не любил свою страну и своего короля, он лучше мертвый, чем живой.
СВЯЩЕННИК - Но ты, конечно, веришь, что нас ожидает что-то после этой жизни, ты рано или поздно погрузишься во тьму, и ни одна теория не успокоит твой дух, к тебе придут неисчислимые страдания, постигающие тех, кто провел свою жизнь в злобе, вечность - награда лишь для тех, кто жил праведно?
УМИРАЮЩИЙ - Что еще, друг мой? Я никогда не испытывал страха перед небытием, я вижу пустоту, но утешающую и непретенциозную; все прочие теории опираются на гордыню, и только в этой одной есть рассудок. Кроме того, основание всего вовсе не ужасно и не абсолютно, это – просто небытие. Разве на моих глазах не было примеров перерождения и возрождения в Природе. Ничто в мире не погибает, друг мой, ничто не теряется, сегодня - человек, завтра - червь, послезавтра - муха; не поддерживается ли все за счет уже существующего? И что дает мне право быть судимым за недостатки, которые находятся во мне не по моей вине, или я должен быть снова наказан за те преступления, ответственность за которые лежит не на мне? Как вы совместите вашего бога с этой системой или же он пожелал создать меня, чтобы снова получать удовольствие от наказания, и только по собственной прихоти он не оставляет меня в покое и не дает мне возможности самому решать?
СВЯЩЕННИК - Ты свободен.
УМИРАЮЩИЙ - Да, в терминах ваших предубеждений, но сама причина наносит поражение следствию; теория человеческой свободы, являющаяся столь важной в ваших устах, была сфабрикована лишь для того, чтобы оказать людям любезность. Какой человек на Земле, взойдя безвинным на эшафот, скажет, что у него был выбор не делать этого? Мы - заложники неотвратимой силы, и не в нашей власти делать что-либо, противоречащее жребию, мы можем только постепенно прорываться вперед по предопределенному пути. Имеется немало достоинств, которые вовсе не являются необходимыми Природе и напротив, немало преступлений, в которых она не нуждается, именно в этом и есть совершенное равновесие, которое она поддерживает между одним и другим, в этом состоит ее великая наука; но можем ли мы быть виновны в том, что добавляем лишний груз на ту или иную сторону, когда это она – та, которая колышет чаши весов? Не более чем шершень, вонзающий свое жало вам в кожу.
СВЯЩЕННИК - В таком случае, мы не должны воздерживаться и от худшего из всех преступлений.
УМИРАЮЩИЙ - Я ничего не говорю относительно вида. Позвольте злому делу быть запрещенным законодательно, позвольте правосудию поражать преступника, это будет достаточным сдерживающим фактором, но, если вследствие неудачи, мы все равно совершаем преступление даже в этом случае, то давайте не будем плакать о пролитом молоке; раскаяние неэффективно, поскольку оно не удерживает нас от преступления, бесполезно, так как оно ничего не исправляет, поэтому абсурдно бить кого-то в грудь, но еще более абсурдно бояться наказания в мире ином, если нам повезло избежать его в этом. Бог не позволяет рассматривать это как предпосылку к преступлениям, нет, мы должны стараться избегать их насколько только возможно, но избегать надо через первопричину, а не исходя из ложных мотивов, которые ни к чему не приводят, и эффект которых так легко преодолеть любой умеренно-устойчивой душе. Причина, мсье - да, только одна причина должна беспокоить нас - что вред, причиненный близким, никогда не принесет счастья нам, а когда они счастливы - наше сердце, наполняется самой великой радостью, какую Природа доставляет на Земле; полнота человеческих моралей содержится следующей фразе: Поступайте с другими так, как хотите, чтоб поступали с вами, и никогда не причиняйте больше боли, чем хотели бы сами принять из чужих рук. Вот, друг мой, те единственные принципы, которые должно блюсти, и вы не нуждаетесь в боге или религии, чтобы оценить их и подписаться под ними - вам нужно просто хорошее сердце. Но я чувствую, что силы покидают меня, святой отец, оставьте ваши предубеждения, разогнитесь, будьте мужчиной, будьте человеком, без страха и без надежды забудьте ваших богов и вашу религию, они вносят раздор между людьми, и одно лишь упоминание этих ужасов унесло больше жизней на Земле, чем все войны и прочие бедствия вместе взятые. Откажитесь от идеи о потустороннем мире; там нет ничего, но не стоит отказываться от удовольствия быть счастливым в этом. Природа не предлагает никакого другого способа преумножения вашего существования, кроме его продления. Друг мой, похотливые удовольствия были мне ближе чего бы то ни было на свете, они являлись моим идолом всю жизнь, и моим желанием было закончить жизнь на его груди; мой час близится, шесть женщин, прекрасных более чем дневной свет, ожидают в соседней комнате; я заказал их специально для этого момента, разделите пиршество со мной, следуйте моему примеру, овладейте ими вместо тщетных софистических суеверий, поборитесь лучше немного с их нежностью, чтобы забыть вашу лицемерную веру.

Умирающий позвонил, и вошли женщины, после того, как он очутился в их объятиях, священник стал одним из тех, кого испортила Природа, и все потому, что он так и не смог объяснить, что такое - испорченная природа.

Tweak Bird - Tweak Bird (2010)

воскресенье, 29 января 2012 г.

Члены, звери и мании Марселя Жуандо.


Затерянные страницы

Николай Бердяев, назвавший Марселя Жуандо (1888-1979) «самым замечательным и глубокомысленным писателем современной Франции», не подозревал, что наряду с принесшими ему славу книгами о провинциальных нравах, богоискательстве и супружеских отношениях, Жуандо пишет и другие вещи... «Затерянные страницы» – последняя книга из цикла «тайных сочинений» Жуандо – была опубликована после смерти автора.

КОШКИ И КАКТУСЫ

Животные
Что ж, дорогой Анри, вам попросту не хватает воображения, любопытства или опыта: если верить довольно давнему рассказу моего друга, он получал страстные знаки внимания от кота по прозвищу Фигаро. При виде эрегированного мужского органа кот входил в транс, впадал в истерический припадок и в исступлении катался по полу, после чего, спрятав когти и клыки, орудовал шероховатым бархатным языком и мягкими лапами, тискал и лизал яички, затем вдруг отпускал их и мало-помалу поднимался вдоль члена – от основания до самого кончика. Эти непрерывные ласки сопровождались ритмичными движениями всего тела и топаньем задних лап, а глаза то зажмуривались, то широко распахивались и загорались. С восхитительным умением и знанием дела Фигаро либо замедлял, либо ускорял массаж, пока не добивался заветной цели – вызвать извержение, которого он терпеливо дожидался, а затем украдкой глотал и с явным удовольствием смаковал семя.
Это как нельзя лучше доказывает, что блуд свойствен всем биологическим видам и является их «торговым активом». Чувственность не ведает ни границ, ни запретов, и между существами, казалось бы, весьма далекими по форме или размерам, мгновенно достигается согласие при их совместном наслаждении: происходит это спонтанно – исключительно ради удовольствия.
По мнению моего друга, участвовавшего в кошачьей церемонии, это взаимопонимание, инстинктивное и тайное сообщничество имеет отношение к высшей мифологии, магии, но вместе с тем и к религии.
Растения
Вчера обедал с графом и маркизом, в присутствии необычных сбиров. Один из них, получивший некогда воинское звание в Иностранном легионе, дабы не остаться в долгу передо мной, после того как я рассказал множество сальных историй, решил познакомить нас с сексуальными обычаями, распространенными в тропиках, где поблизости нет ни людей, ни животных. Мне сообщили по секрету, что этот шельмец щедро содержится князем Лихтенштейна, и сбир описал в мельчайших подробностях, как затерянный в пустыне одинокий легионер кидается на кактусы и занимается с ними любовью безумным, причудливым способом. Резкие сокращения растения при введении внутрь члена якобы доставляют острейшее удовольствие.
ПРИМЕЧАНИЕ. – Это стало для меня откровением, и когда я сообщил о нем некоторым людям, они ответили, что такой же благосклонностью пользуется опунция у солдат Африканского корпуса, страдающих от одиночества (обычное дело в пустыне).
Кроме того, один человек написал: “Вот что говорится в «Песчаной розе», страница 130, строка 21: «Можно ли назвать ее любовницей? Способна ли она претендовать на это? Скорее, нет, это просто лист опунции». Мягкий и сочный внутри стебель опунции называют в Сахаре «любовницей легионера»”.

ЧЛЕН КАК ОБЪЕКТ КОЛЛЕКЦИОНИРОВАНИЯ

Некто интересовался, можно ли рассматривать фаллос как предмет искусства или как объект коллекционирования? Можно, если, отделив от самого человека, выставлять его наряду с украшениями и драгоценными вазами.
Обаятельный восьмидесятисемилетний доктор, который половину своей долгой жизни рисовал цветы, пишет:
«Тычинки и пестики – лишь скромные половые органы, но они обладают восхитительной формой и окружением, тогда как наши половые органы имеют столь жалкий вид, что мы вынуждены стыдливо их прятать».
Я вовсе не разделяю этого мнения, и со мной согласен Леонардо да Винчи, как свидетельствует отрывок из его записных книжек, опубликованных «Галлимаром» (стр. 115-116):
«Половой член связан с человеческим умом и порой даже обладает собственным: вопреки воле, желающей его возбудить, он упрямится и действует по своей прихоти, а иногда шевелится без разрешения и даже без ведома человека, независимо от того, спит человек или же бодрствует. Случается, пока человек спит, член следует лишь своим влечениям и бодрствует, а когда человек бодрствует, член дремлет. Часто бывает, что человек хочет им воспользоваться, но член отказывается, или, напротив, члену хочется, но человек ему запрещает. По-видимому, это существо обладает жизнью и умом, отличными от человеческих. Напрасно человек стыдится его называть и показывать, стремясь прикрыть и спрятать то, что надлежит украшать и с гордостью предъявлять, точно святые дары».
Сила желания избавила меня от необходимости обрезания, так как с самого раннего возраста головка моего члена выступала из-под крайней плоти.
Х. (иностранец) спрашивает, как у нас во Франции называют мужской орган? Простонародье ошибочно употребляет слово «хвост», которым в действительности обозначается наружное продолжение позвоночного столба у животных.
У латинян слово «пенис» означало мужской орган млекопитающих.
В древнегреческом имелось слово «фаллос», считавшееся сакральным термином.
В целом же лексика, связанная с этим органом, указывает на растительные плоды соответствующей формы.
У слова vit («хуй») нет шансов попасть в «Литтре» или в «Лярусс». Похоже, оно происходит от латинского vitis («виноград»).
«Шишка» намекает на плод сосны.
«Кнехт» – чугунный или деревянный предмет, используемый в морском деле.
Mentula – название кочерги для перемешивания углей в горниле.
«Прут» – величественно поднятая ветвь.
В Шаминадуре измученные приставаниями мужей жены называли член «неваляшкой».
А во время войны 1914 года солдат с соседней койки именовал свой орган «летучей мышкой».
Мужской член стал для меня птицей под фартуком отцовского помощника мясника, когда я случайно подсмотрел за его движениями.
Отмечу, что при виде эрегированного мужского органа у котов случаются истерические припадки.
На стенах туалета во дворе скотобойни работники моего отца оставляли надписи. Представьте, какие мысли возникли у ребенка, прочитавшего под изображением члена с его атрибутами: «Корень рода людского»! От этих магических слов, вероятно, и происходит моя наклонность, мое гомосексуальное призвание, тяготеющее к мифологии. Впрочем, моя гомосексуальность отличается от всех прочих.

ОТДУШИНЫ И МАНИИ

Ритуал
Один специалист по эротике, большой шутник, утверждает, что для большинства гомосексуалов любовь – своего рода церемония с заранее предписанными обрядами, которые совершаются почти автоматически, машинально, словно под диктовку невидимого постановщика. После вступительного поцелуя в губы партнеры спускаются в телесные катакомбы, взаимно убеждая друг друга, что в чертогах Юпитера не бывает ничего низменного.
Затем предлагается необязательная пытка пригвождением (некоторые ею брезгуют), но в любом случае все завершается последним фейерверком, при котором двухголовый людоед объедается гомункулами.
Стопы
Как-то вечером зашел Монтерлан. Ужин заканчивался, за столом сидели два церковнослужителя, и гость решил забавы ради устроить скандал: с величайшим простодушием, которое у него сходит за искренность, он сказал, что, занимаясь любовью, всегда начинает со стоп.
– Вот кто истинный знаток! – воскликнул я. – Чтобы не ошибиться в человеке, достаточно взглянуть на его стопы. Они сразу выявляют вульгарность или же благородство, всячески камуфлируемые лицом и речью.
Грудь
Рафаэль (последний мальчик, с которым я встречался) – единственный, кто заинтересовался моей грудью и сосками. Он мял, кусал, сосал, щипал их, пока не брызнула капля крови, вслед за которой, по его утверждению, пролилась струйка молока. Раздраженные, покрасневшие, выведенные из привычной апатии, слегка затвердевшие, разбухшие, словно эрегированные – такими увидел я после ухода Архангела эти прикрасы, ненавязчиво роднящие нас с женщинами.
Палец
Прочитал в одном средневековом манускрипте:
«Средний палец правой моей руки тоже часто говорит о тебе, Мишель, передавая послания, полученные в твоих глубинах. Навстречу ласкам твоим поднимается внезапный прилив или донная волна. Покачивание, внутреннее шевеление манит дальше, вызванное не попутным давлением ягодиц, а твоим настойчивым желанием. Едва подумаешь о нем, как член мой восстает, грозя приапизмом, но я умею приводить свое тело в порядок, когда оно действует без моего согласия.
В эту минуту кто-то шепчет, что, спустившись вместе до самых низин, мы непременно взмоем ввысь и узрим Ангелов».
Человекорот
Исследуя в юности всевозможные бездны, как-то ночью я очутился наедине с особенно мерзким типом, который сказал, болтая языком между слюнявыми губами, словно гордился собственным определением:
– Я человекорот. Тебе повезло, что ты со мной встретился!
Но я уже был далеко: меня охватило такое отвращение, будто я заглянул в пасть преисподней. Человекорот, чего ты хочешь? «Чего тебе от меня нужно?».
Дома терпимости
Будь хозяева домов терпимости наблюдательнее, веди они учет и делай записи, даже психиатры удивились бы количеству и разнообразию уловок, позволяющих выживать некоторым помешанным и душевнобольным. Сколько экстравагантности, сколько странностей! Поражает, что такого рода аномалии широко распространены не среди простого люда, а чаще среди весьма знатных особ. Ребячество, инфантильность встречается там, где меньше всего ожидаешь, так что впору забить тревогу. Эти прегрешения проявляются лишь в тайных местах, где торгуют иллюзиями и продают грязный разврат. Сильные мира сего нередко стремятся возвратиться в эмбриональное состояние, постепенно или одним махом спуститься на дно – хотя бы для того, чтобы на время избавиться от бремени ответственности, условностей и этикета, сбросить с себя почтенный, церемонный вид, предписываемый их общественным положением. Под роскошными мундирами зачастую таится стремление вернуться к бессознательной вегетативной жизни, к жизни зародыша, откуда каждый из нас произошел. Хочется взойти ступень за ступенью к началу генезиса. Судья и вельможа тайно входят в бордель лишь затем, чтобы убежать от мира и себя самих, забыть собственную индивидуальность, которая кажется в глазах других единственным смыслом их существования.
Коллекционеры бутылок
Некоторые психиатры утверждают, что такого рода мания присуща людям, остановившимся у врат гомосексуальности. Ведь самая возвышенная ваза – тонкая, толстая, пузатая, затупленная, заостренная, увенчанная аметистовой либо коралловой головкой – это мужской орган, по капле выделяющий жизненный сок.
Расстегивание
– Я одержим столь простым и внешне невинным занятием, что самому стыдно, – разоткровенничался со мной один человек. – Я мечтаю лишь о расстегивании – одежды, брюк, пиджаков. Делаю это с таким же благоговением, с каким священник приподнимает шторки табернакля. Мне даже не нужно видеть или трогать то, что находится снизу, не нужно, чтобы оно обнажалось и откликалось на мой зов. Достаточно самого жеста, и порой я получаю удовольствие оттого, что расстегиваю одежду на себе. Это касается только меня, и на то нет никаких объективных причин. Но причин я и не ищу, а просто дурачу самого себя.
Но знаете, я нашел способ, как удовлетвориться всласть: скупил у старьевщика кучу тряпья, развесил на стенке и, как только выдается свободная минутка, расстегиваю, сколько душе угодно. Хочется? – Да на здоровье!
Трусики
Когда мы жили на Порт-Майо, наше окошко выходило в тупик Малакофф, и мне довелось наблюдать за странной церемонией, которую совершал рабочий лет тридцати. На краю дороги стояла будка, куда дворники убирали свой инвентарь. В воскресенье я заметил, что там сушатся на веревке женские трусики. Вскоре, к моему удивлению, мужчина отцепил трусики, зарылся туда лицом, а потом долго целовал и водил ими по всему телу.
По окончании ритуала он отправился в путь, но спустя четверть часа появился снова и занялся тем же – это повторялось бессчетное число раз. В перерывах он бродил по улице Вебера, улице Берлиоза и проспекту Малакофф, который приводил мужчину обратно к его фетишу.
Статуи и тела
Статуи существуют для того, чтобы доводить наши любимые тела до совершенства. Неподвижность и молчание превращают их в наших богов. А наши тела существуют для того, чтобы в наших объятьях статуи согревались, оживали и разговаривали с нами.
Родники
Если прислушаться к шевелению жизни, биению сердца, наших вен, артерий, многочисленным шумам, пению жидкостей, тайно струящихся всюду в наших телах и во всех направлениях затапливающих изнутри наши члены, утробу, мозг, мы поразимся сложности этой циркуляции и множеству согласованных действий, поддерживающих наше здоровье и благоденствие.
Увы, существование многих людей сводится к автоматической работе этих механизмов, место которым разве что на заводе. Они вызывают извержения, излияния, истечения: из-за мочи, пота, дерьма и газов к нам нельзя было бы подступиться, не подчиняйся тошнотворные и обильные выделения довольно правильному ритму.

пятница, 27 января 2012 г.

Wolvserpent - Blood Seed (2010)

Dopefight - Buds (2010)

Подлинное происшествие, случившееся в Постморталии

В полночь Генору приснилось, что уже настало утро и что он вошел в свой рабочий кабинет, где проводил большую часть времени, копаясь между пальцами ног, почесывая спину или ковыряя в носу. Он вошел, и что он увидел? На стене уже сидело красноватое солнечное сияние, мутное, тихое, зловещее...
– Убираийся вон, блядь! – воскликнул он, испугавшись и рассвирепев. Но оно не только не послушалось, но засмеялось, как бы проникая еще кошмарнее в его психическое тело. Генор готов был, как безумец, колотить его кулаком, но оно оставалось на месте, и Генор, лоб которого покрылся холодным потом, услыхал хохот, исходящий как будто из всех углов. Спохватившись, он встал. – Так вот ты как? – заорал он. – Ну, сейчас посмотрим, долго ли ты будешь смеяться! – С этими словами он подбежал к занавеске, но тут взгляд его упал на клетку, подвешенную у окна. И что он увидел? Среди семечек и помета лежала на спинке желтая пташка, лапки ее торчали в небо. – Черт возьми, – сказал Генор, – я всегда видел ее, стоявшую на тонких ножках – и вдруг она лежит тут как кукла, схватив когтями воздух!.. Что же это значит?.. Ах, ну конечно! Наконец-то у нее заболели ноги, и не удивительно, что ей захотелось чуток отдохнуть! – Не успел он договорить, как последнее слово навеяло на него грусть, и непонятый ему ужас стал все страшнее подниматься из глубины его души, в то время как таинственный вздох прозвучал у него над головой. Сам не зная почему, Генор начал по-детски всхлипывать... И тут он увидел, как грудка канарейки задергалась, как будто лукавая пташка задерживает дыхание... Грудка волновалась все сильнее – чуть не лопнула – как вдруг маленькое чудовище поперхнулось, захохотало, запело в самой высокой тональности, с жестокой насмешкой и невыразимо жутко. Ноги Генора онемели, волосы встали дыбом – вдруг ножка канарейки высунулась из клетки – молниеносное движение – и когти ее вонзились в его глаза, за глазницу, и канарейка со львиной силой подтянула голову Генора к самой клетке. А потом его череп оперся о землю, желтое тельце от этого поднялось выше – ужасный момент – потом – как клюнет! Страшный клювище расклевал череп Генора как семечку и жутко, точно свинья в навозе, принялся рыться в его мозгу. Генор проснулся, сел и захрипел. Потом ощупал череп, на котором среди рыжей, вставшей дыбом щетины, капли пота сливались в одну лужу; обнаружив, что череп цел, и видя, что в черном окне фосфоресцируют звезды, он снова лег и уснул. Но теперь ему больше ничего не снилось, и случилось так, что солнце осветило его спящее лицо.
Это заставило его повернуться. И в полусне возникали следующие мысли: «Интересно, что будет сегодня на обед? Эх, все равно он будет говеный! Господи, неужели снова придется жрать это дерьмо. Э, да какая разница? Однажды я прыгнул с забора на живот две недели назад подохшему псу, он сблевал, я попробовал – ей-богу, это было вкуснее, чем сготовленное ею говно. Тогда она еще ходила – чертова жопа! Я совершенно забыл, что она уже два месяца подыхает, и готовлю я сам! Я жил как пан Броучек1 в прошлые времена – у меня больше прав, чем у него, потому что «эмпирическая действительность» не существует и только идея и иллюзии реальны. Когда же она наконец сдохнет? Вчера – черт побери! Ура!»
Он соскочил на пол, заорал, и его собачья морда засветилась от наслаждения. «Вчера вечером ей сделалось так плохо, что я сказал про себя: если она проживет до утра, это будет чудо! Наверняка она уже сдохла! Ура! Иначе не может быть! Сколько мышьяку, цианистого калия я ей надавал – пятьдесят китов околело бы – но где там – с таким ружьем в бабу не попасть! Но и говно когда-нибудь перестает дымиться!»
И он живо вышел в коридор в одной только грязной рубашке. Это был молодой человек с неблагородной душой и отталкивающей внешностью; лицом удивительно похож на собаку или крысу, нос полностью разъеден раком, и из вечно открытого беззубого рта постоянно до самого подбородка висел зеленый язык, с которого вечно капал гной; источником его был очаг у корня языка, круглый, величиной с монету в пять крон, состоявший из крупнозернистой субстанции и непрерывно выделявший розовато-желтоватый прозрачный гной, похожий на тот, что иногда капает в изобилии из ушей некоторых людей, и на желатин на тортах. Половина его вытекала изо рта, половина стекала в желудок. Если бы Генор был экономнее, он бы закрыл рот, и ему не нужно было бы ничего есть, так как он этим самым стал бы каким-то органическим перпетуум-мобиле. Его мозг был таким маленьким, что вместился бы приблизительно в три наперстка. Руки доходили до щиколоток. Правая ступня была узкая, длиной в один метр, левая была нормальной длины, но шириной в полметра. Живот, удивительно заостренный, был такой огромный, что, когда Генор стоял, он видел только ногти своей длинной ступни. Его задница не состояла из двух половин, а образовывала только один шар, в центре которого краснел без всякого стыда задний проход, ко всему еще сильно выпяченный, как будто ему хотелось целоваться. Генор медленно ковылял по коридору, склонившись вперед и тараща козьи глаза; иногда он помахивал согнутыми руками, как машет крыльями птенец, когда родители кормят его, и приговаривал при этом бл-л-л-л, как черт в кукольном театре. Стены слабо отражали свет большой звезды. Жуткие сумерки, тихие и гнетущие, царили не только здесь, но и на улице, все дрожало как во сне, парадоксально; что-то таинственное угнетало землю, как будто с высоты давили на ландшафт сотни других, более счастливых миров.
Он остановился перед дверью спальни своей любовницы Гены и жадно прислушался. Была тишина. «Ох, сдохла, сдохла! – тихо ликовал он. – Наконец-то я здесь стал хозяином.» – Вдруг он ужасно, таинственно испугался. За дверью раздался ужасающий звук, как будто кто-то заводил часы... Затих, повторился снова, постоянно и все страшнее усиливаясь.
– Что это? – застонал он. – Разве она еще не сдохла? Или это кто-нибудь другой? Нет, это она хрипит... Но почему я боюсь?
Наконец он механически нажал на ручку двери. Ужасное зловоние ударило ему в лицо, а одновременно и красное солнечное сияние, мутное, тихое, сидящее на стене над кроватью. Он огляделся вокруг – никого здесь не было. Он тихо подошел к кровати.
Подушки и перины были страшно загажены, покрыты толстым слоем дерьма, испачканы гноем и прочей гадостью так, что не было видно ни кусочка ткани. Посреди этой пакости лежала голова, если ее можно было так назвать. Там, где она не была покрыта дерьмом, она представляла сплошную язву. Нижняя челюсть сгнила. Только глаза свидетельствовали о том, что это человек. Они уставились в потолок. Ничего не двигалось, только из страшной пасти постоянно исходил жуткий, нечеловеческий хрип – то ослабевающий, то усиливающийся, судорожный, как бы борющийся.
Глупо смотрел на нее Генор... Таинственный ужас перед чем-то грядущим пронизывал его. Медленно и тихо лезло солнечное сияние по стене к паскудному лицу. Хрип становился все более гулким, затрудненным – и как бы более артикулированным – пока, наконец, не прозвучали жуткие, приглушенные слова:
– О, какое блаженство! Какое блаженство! Какой свет! Невиданно сладостный! Разве может в мире существовать счастье такое? Такая божественная легкость! Все бремя чудом свалилось с меня – о! почему я с ним так долго таскалась!
«Ага! Она в агонии! Хе-хе-хе! – догадался Генор. – Вот теперь, наконец, сдохнет – ура! И смотрит уже скорей всего в небо. Господи боже, пожелай ей его, я ей тоже пожелаю, но только когда ее здесь больше не будет».
– Что это такое со мной произошло? Что я такое? Не вижу, а все же чувствую вокруг себя безграничное сияние – вижу уже по-другому, таинственно; не слышу – но безграничные симфонии гремят в моей душе, полностью овладели ею; не осязаю – но все же все мое существо вкушает сладость – оно полностью преобразилось в язык! У меня нет мыслей, я вся превратилась в блаженство, в чистое блаженство без примесей! О если бы всегда так было!
– Так тебе стало легче, милая Гена? Ну, это хорошо, это хорошо. Я это знал, ты уже выглядишь намного лучше, совсем здоровая, свежая, как распускающийся с утра бутон розы! Только нужно, чтобы ты еще больше ела, я принесу тебе еду, хочешь?
– Свет – сладкий свет – легкий свет везде – везде!.. Но нет – все-таки нет – там – там внизу как будто виднеется темное пятно. Или это не пятно? Это только давление на мое бесконечное летающее блаженство? Да – да – я чувствую, что меня это притягивает к себе, тянет ниже – слегка – но зловеще – оно привязывает меня к себе – не хочет меня отпустить – и это что-то нечистое, гнусное.
– Это иначе не может быть, милая Гена, ты не можешь сразу вдруг выздороветь... Но до вечера будешь здорова как огурчик – только ты должна как следует поесть. Я принесу тебе теплое молоко, быстренько сделаю тебе лапшу, как следует ее заправлю маслом, чтобы у тебя было прекрасное дерьмо!
– Сладкий свет – я хочу умереть в тебе. Но все же – что это так грубо потянуло меня к себе, вниз – Ух – это гнусное пятно увеличилось – я хочу улететь от него – выше – выше – мне страшно – а мой свет становится таким мутным...
Слова кончились и перешли в хрип, он становился все слабее... Генора снова охватил ужас. Хрипение наконец прекратилось... Ужас увеличивался – что-то черное как бы парило над ним, все вокруг словно уплотнилось, затихло — затянулось паутиной — солнечное Сияние над самым ложем подвинулось вперед — и страшно перепуганному Генору показалось, что оно как будто заговорило.
«Когда оно наконец спустится на эту голову, произойдет что-то ужасное, произойдет взрыв, – сказал он про себя, – а в любой момент оно может на нее перескочить...» И вдруг с криком он пустился бежать и не утих, пока не очутился в саду, окружавшем дом.
Некоторое время он хрипел, потом посмотрел на окно спальни. Не увидел там ничего подозрительного; в саду раздавалось пение птиц и жужжание мух. Солнце пожелтело и посветлело, и Генор успокоился: «Мне кажется, – сказал он про себя и весело рассмеялся, – что я сошел с ума. Она подыхает, вот и все. А, может быть, уже подохла... Не летит ли теперь между ветвями ее душенька? Нет – ведь это естественно: ее душа была из говна и зароется в землю. Ах, наконец-то я дождался, сегодня светит прекраснейший день в моей жизни!».
И, воя от радости, он энергично зашагал, насколько позволяли ему его странные ступни. Свежий ветерок приподнимал его грязную рубашку и показывал смеющимся птицам выпяченный Геноров анус.
Он прошел почти километр, когда очутился в конце сада... Буйные луга, покрытые ручьями и озерцами, красовались перед ним... Они прямо кишели животными: стадами коз, овец, кроликами, зайцами, курами, утками и т. д. За ним поднимались холмы, на их вершинах небосклон сходился с землей. Туда направил Генор свои стопы, он шел навстречу солнцу.
Луга были шириной более километра; чем дальше Генор шел, тем менее буйной становилась трава, тем было теплей, тем удивительнее увеличивалось солнце. Наконец почва стала скалистой, и начался подъем... Несмотря на сильную жару, юноша все выше и выше поднимался против солнца.
Наконец он оказался на месте, где небосвод касался вершины. Он был из камня, полупрозрачного, твердого, как алмаз. Солнце, месяц, звезды были отверстиями в нем, и так как они были светлые, можно было судить, что местность за ними была тоже более или менее светлая... Мы здесь представили бы много интересных сведений об этих краях из области астрономии, метеорологии и т. д., если бы нам вообще было интересно описывать одежду человека, так как видимый мир является всего лишь тряпкой духа, душа есть сама природа, в которой лишь тот чего-нибудь стоил, кто был всего лишь психологом, природоведение – это эвфемизм поверхностного человечка.
Чуть-чуть быстрее улитки поднимался небосвод.
– Эй, свинья! – заорал Генор и начал пинать его ногами. Он ржал и скакал: – Я конь, я конь! – Тысячу раз он пытался расколоть его, и всегда мотыга ломалась после первых ударов! Не было выхода из этой круглой тюрьмы, которую можно было обойти за один час, и на которой покоилось давление многих таинственных миров, и где постоянно царило зловоние дерьма – он находился в тюрьме.